Сбор вещей не самое из приятных занятий. Ехать в то место, откуда практически с радостью он улетел на серебристых крыльях судьбы. Только судьба эта была с шумным мотором и огромным количеством вредных мелких детей. Да, и такие мелочи всплывали в голове блондина. Еще сутки в любимом городе.
Таранящая уши, грубая и бессмысленная музыка уже собрана воедино и сконцентрирована в помойном ведре. Её не должно было быть в обители джаза, но порой нужно что-то напрягающее и надоедливое. Та музыка, она скользкая и холодная, хоть и кажется, что веселая. Хоть и казалось, что она забавная. Но поверхностная. Он сидит в горе бумаг за столом, где ярким красным пятном выделяется пустая пачка сигарет, баночка от орешков, оставленная Кирой в качестве пепельницы за неимением нормальной, зеленый посудный набор для всякой фигни аля соль-сахар-перец, стеклянные кружки, ложки-вилки-ножи. На этом гребаном столе есть все, что нахрен не нужно уже давно. Бумага, даже безобидная бумага сейчас как масса прямоугольников с острыми углами. Это все могло бы давненько еще задавить или задушить, а потом порвать на части и накрыть собой, чтобы никто не узнал и не нашел. Так и было бы, если бы что-то внутри не хрустнуло кулаками и не заорало "идиот! очнись, унылое ты дерьмо!". И тогда он открывает своими худыми пальцами кран, который чуть не покрылся пылью, и океан, ливень, нет...что-то большее. Точно большее...
Вдох - джаз. Выдох - тихий удовольственный...
Про такое обычно говорят "накрыло с головой". Всё вокруг в секунды преобразилось: мягкость, не так угнетающе, не так пестрящще, а красиво. Кажется, кровь поменяла свой цвет и вкус. В таком состоянии с ним можно делать что угодно. Проще просто описать, что действительно произошло. Не было ничего горячего, острого, холодного, яркого - была лишь музыка. Затуманенные глаза видели музыку, ведь именно она была его очками. Именно она сейчас была его кровью и воздухом. Кожей и одеждой. В каждой клетке не первый век живущего тела будто тянулись глубокие вибрации контрабаса, яркие ноты пианино и саксофона, труб и дудочек, выбивали свои ритмы барабаны. В каждой клетке его тела был джаз. Осталось лишь раскинуться по подушкам и старенькому диванчику, закрыть глаза и утонуть в таком воздухе. В этом месте небыло ни скрипучего шкафа, хранящего в себе комки вещей, ни зеркал, ни до тошноты надоевших голубоватых обоев, из-за старых затоплений квартиры постепенно сползающих со стен, ни сумки с вещами, ни стульев, непонятно как еще выдерживающих его вес на несчастных ножках, ни ванны, ни подаренной статуэтки черной кошки. Там есть воздух, который обнимает и согревает, там есть граммофон, как царь всего празднества, ноготком царапающий черную пластинку, есть все, что не хватало. Даже те чувства, о существовании которых Хирако и позабыл давно. Больше нет худощавого, но сильного тела. Больше нет одежды. Больше нет наушников. Нет больше ничего. Да и самого Шинджи нет уже давно. Потерян, он ушел, улетел, убежал, чтобы вернуться с невообразимой силой. Даже такому как он иногда можно побыть слабым для самого себя. Хотя он и ненавидел быть слабым, но сейчас, когда сладкая, повидавшая жизнь как и он сам, музыка ласкала его, сейчас он все бы отдал, чтобы вечно быть таким слабым. Для себя и для джаза. Никто не увидит его слабым. Никто и никогда. Хотя, лишь одна душа может это видеть...душа той музыки, которой он безропотно отдается во власть...
Сейчас он никого не ждал. И никто не пришел. Кофе в потертой разбитой кружке давно остыл и пора продолжать...